Слагаемые любви. Криминальное досье

1. Следователь Тимофей Гамаюн был молод. Длинный, как циркуль, с нескладной фигурой и руками, которые не знал, куда пристроить, он немного стеснялся своей, как он считал, «несерьезной» внешности. Очки нескладно сидели на его носу с горбинкой, а лицо, изрытое оспинками, и усики, только начавшие пробиваться над пухлыми губами, предательски выдавали его неискушенность. Он, наверное, был ровесником этой девушки с огромными безумными глазами, которую только что, окровавленную, буквально оторвали от трупа мужчины.

– Расскажите, что случилось, – спокойно попросил следователь.

К остановке невдалеке от следственного изолятора подъезжали автобусы, где-то неподалеку гремели городские трамваи, но Кате казалось, что их шум – это звуки с другой планеты.

Тимофей не торопил ее, и постепенно она поняла, что голос ее слушается и можно говорить.

– Знаете, – начала она, – я бы вышла замуж, старалась, чтобы все было хорошо, но, открывая дверь мужу, все равно бы ждала, что за ней не муж, а Вадим. А лет через пять все равно пришла бы к нему.

Катя глубоко вздохнула, но следователь не задавал вопросов, словно чувствуя их ненужность. Она продолжала:

– Пришла бы к нему и спросила, сколько стоит хотя бы посмотреть на него раз в неделю.

Гамаюн заерзал на стуле.

«Неужели очередная фанатка?» – подумал он. Тимофей инстинктивно побаивался таких женщин, полагая, что они чересчур назойливы и необъективны. Но девушка не была похожа на сумасшедшую. Внимательно глядя на следователя, она добавила:

– Я понимаю, вам такие планы кажутся странными или ненормальными, но других у меня не было. Вадим мало зарабатывал, всегда нуждался в деньгах, может, согласился бы. И не случилось бы страшного.

С каждым словом Катя говорила тише, и было нелегко расслышать ее жуткую исповедь.

– Вы можете не верить, свидетелей ведь нет. Вадим позвонил мне почти в одиннадцать вечера, а он никогда не звонил в такое время, всегда был занят – работой, женщинами. Поэтому меня вначале просто поразило, что я слышу в трубке его голос и просьбу приехать к нему. Голос едва доносился, временами казался чужим, слова прерывались, интонаций не было. После просьбы Вадим не стал ждать моего ответа, а сразу повесил трубку, или она упала, я услышала похожий звук. Он жил через три трамвайные остановки от меня. Впрочем, вы же знаете! Я не стала переодеваться, краситься и прямо как была, в старом халате, выбежала ловить машину.

Речь Кати временами становилась сбивчивой, она нервно ломала пальцы.

– Вадим открыл сам и тут же стал падать на пол, словно берег силы для этой минуты. Его белая рубашка была спереди в крови. Я не сразу заметила, что кистью одной руки он пытается поддержать другую, которая буквально висела на полоске кожи. Меня как будто ударили, сердце остановилось, я изо всех сил прижалась головой к его ране, пытаясь остановить кровь. Но тут же, словно издалека, услышала звук падения собственного тела. Лучше бы убили меня!

Катя тяжело вздохнула. В то, что Вадим жив, она не верила.

 

2. Соседка Вадима по лестничной площадке, Маргарита Владимировна, вошла к следователю Гамаюну с презрительным выражением лица.

– Притон – он и есть притон, – с ходу категорично начала она.

Когда Тимофей попросил ее рассказать о событиях в соседней квартире, она преувеличенно тяжело вздохнула и, грузно сев, попросила открыть окно.

– Здесь слишком жарко! – прокомментировала просьбу эта дама «за пятьдесят». Затем неторопливо, с явным удовольствием много знающего человека она стала «сообщать информацию» – именно так назвала она дачу показаний.

– В соседней квартире жил одинокий молодой человек, вежливый, не пьяница. Вот только девушки от него все разные выходили по утрам… Я частенько видела, выводя гулять собаку, частенько. И не все выглядели так уж весело…

– В общем, не одобряли вы жизнь соседа? – утверждающе-вопросительно сказал следователь.

– Да уж! – недовольно проговорила допрашиваемая. Но тут же спохватилась: – Что теперь обсуждать… Убили.

– Как вы думаете, кто? – Тимофей снял очки с переносицы и преувеличенно-тщательно стал протирать их. – Может, что-то важное видели или слышали?

Маргарита Владимировна заметно удивилась вопросу и недоуменно воскликнула:

– Конечно, Катька! Ревновала и отомстила. Он ведь ей указал на дверь.

Следователь, не уточняя, как именно это стало известно даме, внимательно взглянул на ее почему-то довольное лицо и задал всего один вопрос:

– Почему вы так в этом уверены?

Выдержал еще один возмущенный взгляд и услышал, как она в злополучный вечер «тут же выбежала на звук открывающейся двери, так как было поздно, и через незакрытую дверь увидела все – окровавленного соседа и лежащую у его ног девку».

– Катя жила у него почти год, потом, видно, надоела. Ее место заняли другие.

– Почему вы все-таки думаете, что именно она нанесла соседу удары? Кстати, неясно, чем.

– Знаете, товарищ следователь, – уже снисходительно произнесла Маргарита Владимировна, – никто из его «бабочек» так на него не смотрел: в ее взгляде сливалась какая-то нечеловеческая любовь, покорность, восхищение и что-то еще, что даже трудно назвать. Конечно, пока они были вместе. Не знаю, как она даже пережила «отставку»… Раза два я видела, что Катя стояла и смотрела на его окна. Это в наше-то время! И ведь нельзя сказать, что простая, художником в театре работала!..

Гамаюн, записывая показания, думал, что время и образование тут ни при чем. Видимо, девушка любила как-то особенно. У каждой любви есть свои слагаемые, по которым и определяется значимость человека.

– …И потом, она лежала около него, умирающего, хотя уже года два не появлялась. Созрела для мести… Кстати, скорую помощь вызвала я, – с достоинством закончила женщина.

Она покидала кабинет следователя с чувством выполненного долга, а Гамаюн напрасно пытался увидеть на ее лице хотя бы следы сомнения. Впрочем, и жалости к убитому тоже не было видно.

 

3. В больницу следователя Тимофея Гамаюна допустили нескоро – почти через месяц. Вадим К. чудом остался в живых, долго находился в реанимационном отделении. Собственно говоря, целых две недели врачи ничего обнадеживающего не говорили: «Может умереть в любую минуту, очень тяжелые повреждения, исходите из этого».

«Воскресший» – так мысленно называл его замучившийся с этим делом следователь – лежал под капельницей. Серая мумия, с которой трудно было представить себе какой-то разговор. И тем не менее на исхудалом лице медленно раскрылись глаза, после чего раздался тихий шепот:

– Катя ни при чем. От меня хотел избавиться муж последней любовницы, Тани, на помощь взял друга. Они позвонили условным звонком, сумели выпытать у Тани угрозами, и я открыл. Так, как Катя, никто меня не любил, и, испугавшись смерти, я позвонил ей. Мне казалось, она может спасти от всего, и не ошибся. Когда увидел ее, поверил, что выживу.

По больничному коридору развозили в тележках еду, вдалеке кричал пришедший в себя после наркоза больной. А нахальное солнце, выглянувшее из-за туч, бросало золотые зайчики на новый пиджак, надетый в больницу следователем Гамаюном. И все. Это была жизнь…

Александр Иванов,

обозреватель