Воспоминания орчан о войне. Прасковья Кильмяшкина едва не погибла по дороге в концлагерь
Закрыв в будке немецкую овчарку Мухтара, Прасковья Кильмяшкина встречает гостей из «ОГ» в нарядном платье.
Тихо вздохнув, Прасковья Григорьевна готовится рассказывать о своем тяжелом военном детстве. Она родилась в марте 1941 года и в самом начале войны была угнана немцами – еще в пеленках, на руках у матери – из родной деревни Петрово Смоленской области. А все рассказы и воспоминания впитала от родителей и осознала всей душой гораздо позже Победы над фашистской Германией.
– Мать была с нами четырьмя, отец на войне, – говорит Прасковья Григорьевна. – Гнали по деревням, кидали умерших детей в колодцы. В один день мать разворачивает меня и понимает, что ребенок замерз, не дышит, практически окоченел. Стали отбирать сверток, но она попросила немцев зайти в деревню, отогреть. Как-то вышло, что пошли на уступки: постучали в дом, хозяйка открыла, взяла ведро, побежала за снегом, чтобы растирать. Дала одеяла, простыню, завернула, чудом спасла. Немец сказал: «Если не догоните – найдем и убьем вместе с детьми». Догнали свою группу и дальше шли, шли, шли. В Белоруссии закрыли «под цепями». Это и был концлагерь. Почти не кормили. Дадут супчика – в нем одна картошка плавает. Чуть не померли все. Как выжили, не знаю. Родные еще долго называли меня «мороженая наша». Вот и живу уже 80 лет. Значит, так надо.
Когда спустя годы из лагеря узников распустили, семья поехала в село. Там надеялись найти свою одежду и обувь, которую спешно перед уходом зарыли в глубокую яму. Не нашли ничего: вся деревня из 100 домов оказалась сожжена дотла. Выстроили шалаш в лесу, крышу покрыли, стали варить баланду из «тошнотиков» – так баба Паша называет прелый картофель с полей. Мать его мыла в трех водах и варила кашу с любым зерном, чтобы хоть как-то накормить детей. Голод Прасковья Григорьевна уже помнит сама, и еще помнит вшей, которых искали друг у друга. Чтобы с ними справиться, разводили в воде уголь от костра и мыли головы. Колотушками отбивали грязь при стирке в холодной реке.
Односельчан погибло много. Отец с войны пришел живой. Поставили его председателем. Начали строиться около леса. Прасковья, которая стала боевой и бойкой плясуньей, окончила 8 классов, стала коров доить. А тут сестра двоюродная принялась уговаривать уехать в Орск. Родные не пускали, мол, живем, как все, да и ладно. Все же вырвалась, устроилась на швейную фабрику благодаря Александре Пищугиной, с которой общаются до сих пор. А как-то летом уехала в Адамовский район на уборку хлеба. Там познакомилась с молодым шофером Михаилом.
– Сначала он мне не понравился. Хоть и кудрявый был, красивый, чернобровый, но слова выговаривал, будто тянул, – вспоминает Прасковья Григорьевна. – Выяснилось, что мордвин, поэтому такой говор. Семечки, яблоки, конфеты мне возил, гуляли в парке Машиностроителей. Родители письмо прислали, чтобы замуж не выходила, а я все же влюбилась и вышла. И не пожалела. Трое детей у нас, пятеро внуков (было бы семь, но горе произошло), три правнука. Миша ушел из жизни в 74 года, я уж 10 лет без него.
Под столом у бабушки – картошка. Дочери будут в мае сажать у дома, она уже не в силах справляться с огородом. Зато ухаживает за Мухтаром, которого взяла совсем маленьким щенком, и за двумя кошками, одна из которых скоро принесет котят.
– Может, надо кому? Приходите, – приглашает Прасковья Григорьевна.
Юлия Замятина,
корреспондент